Константинополь

Сергей Нератов, белогвардейский офицер, чья жизнь была разбита на осколки революцией и братоубийственной войной, ступает на берег Константинополя в ноябре 1920 года. Он прибывает не как победитель, а как один из тысяч обломков рухнувшей империи, в потоке разбитой армии Врангеля и отчаявшихся гражданских беженцев. Внутреннее состояние Нератова – это пустота, прошитая горем: он потерял не просто карьеру или имущество, а весь свой мир. Его армия, дело, которому он служил, повержены. Но самая мучительная рана – гибель жены и детей, оставившая в душе лишь холодный пепел и чувство абсолютной, беспросветной ненужности. Он сломлен, одинок и не видит перед собой никакого будущего, лишь бесконечное изгнание на чужой, равнодушной земле. Однако судьба, жестокая и ироничная, готовит ему новую, неожиданную роль. Среди такой же потерянной, растерянной эмиграции, лишившейся родины, статуса и ориентиров, фигура Нератова – профессионального военного, сохранившего внешние черты офицерской выдержки, – невольно становится точкой притяжения. Люди, охваченные паникой и отчаянием, ищут хоть какую-то опору, символ порядка и прошлой, понятной жизни. Нератова, против его собственной воли и внутреннего опустошения, выдвигают в лидеры. Он, сам глубоко травмированный и не верящий ни во что, вынужден взять на себя бремя ответственности за тысячи таких же, как он, изгнанников. Его личная трагедия растворяется в огромной коллективной трагедии русской диаспоры. Нератову предстоит не строить планы возвращения или борьбы – этой иллюзии больше нет, – а решать сиюминутные, унизительные, но жизненно важные вопросы выживания: размещение, питание, поиск работы, оформление документов в чуждом мире. Он становится менеджером отчаяния, администратором тоски по утраченному дому, и в этой новой, призрачной роли ему придется столкнуться не с внешним врагом, а с внутренними демонами собственной памяти, с мучительными вопросами о смысле принесенных жертв и с почти физическим ощущением исторического тупика, в который завела его и тысячи других людей жестокая логика истории. Его личное одиночество лишь усиливается на фоне этой вынужденной публичности, превращая руководство эмиграцией в своеобразную каторгу, где прошлое не отпускает, настоящее полно унижений, а будущее не просматривается вовсе.